ãДмитрий Глуховский, 1998 – 2004

Глава 3

Артём, конечно, думал, что допроса с пристрастием по приходу домой ему не миновать, и наверняка отчим будет трясти его, допытываясь, о чём они с Хантером разговаривали. Но, вопреки его ожиданиям, отчим вовсе не ждал его с дыбой и испанскими сапогами наготове, а мирно посапывал - до этого ему не удавалось выспаться больше суток.

Из-за ночных дежурств и дневного сна Артёму теперь предстояло отрабатывать на чайной фабрике опять в ночную смену.

За десятилетия жизни под землёй, во тьме, в мутно-красном свете, истинное понятие дня и ночи постепенно стиралось. По ночам освещение станции несколько ослабевало, как это делалось когда-то в поездах дальнего следования, чтобы люди могли выспаться, но никогда, кроме аварийных ситуаций, не гасло совсем. Как ни обострялось за годы прожитые во тьме человеческое зрение, оно всё же не могло сравняться со зрением созданий, населявших туннели и заброшенные переходы. Разделение на «день» и «ночь» происходило скорее по привычке, чем по необходимости. «Ночь», пожалуй, имела смысл постольку, поскольку спать в одно время большей части обитателей станции было удобно, тогда же отдыхал и скот, ослабляли освещение и запрещалось шуметь. Точное время обитатели станции узнавали и уточняли по двум станционным часам, установленным над входом в туннели с противоположных сторон. Часы эти по важности чуть ли не приравнивались к таким стратегически важным объектам, как оружейный склад, фильтры для воды или электрогенератор, за ними всегда наблюдали, малейшие сбои немедленно исправлялись, а любые, не только диверсионные, а даже просто хулиганские попытки сбить их карались самым суровым образом, вплоть до изгнания со станции.

Здесь был свой жёсткий уголовный кодекс, по которому администрация станции судила преступников скорым трибуналом, учитывая постоянное чрезвычайное положение, по всей видимости теперь установленное навечно. Диверсии против стратегических объектов влекли за собой высшую меру, за курение и разведение огня на перроне вне специально отведённого для этих целей места (общей «кухни», находившейся с края перрона, у лестниц, ведущих к новому выходу со станции), за неаккуратное обращение с огнестрельным оружием и взрывчатыми веществами на станции полагалось немедленное изгнание, с конфискацией имущества.

Эти драконовские меры объяснялись тем, что уже несколько станций просто сгорело дотла. Огонь мгновенно распространялся по палаточным городкам, пожирая всех без разбора, и безумные, переполненные болью крики ещё долгие месяцы после катастрофы эхом отдавались в ушах жителей соседних станций, а обуглившиеся тела, склеенные вместе расплавленным пластиком и брезентом, скалили зубы, потрескавшиеся в немыслимом жаре пламени, в свете фонарей проходящих мимо перепуганных челноков и случайно забредших в этот ад путешественников.

Во избежание повторения их мрачной участи большинство станций внесло неосторожное обращение с огнём в разряд тяжких уголовных преступлений.

Изгнанием карались ещё и кражи, саботаж и злостное уклонение от трудовой деятельности. Впрочем, учитывая, что почти всё время все были у всех на виду, да и то, что на станции жило всего двести с чем-то человек, такие преступления, да и преступления вообще, совершались довольно редко, и в-основном чужаками.

Трудовая повинность на станции была обязательной, и все, от мала до велика, должны были отработать свою ежедневную норму. Свиноферма, грибные плантации, чайная фабрика, мясокомбинат, пожарная и инженерная службы, оружейный цех – каждый житель работал в одном, а то и в двух местах. Мужчины к тому же были обязаны нести раз в двое суток боевое дежурство в одном из туннелей, а во времена конфликтов или появления из глубин метро какой-то новой опасности дозоры трёх- и четырёхкратно усилялись, и на путях постоянно стоял готовый к бою резерв.

Так чётко жизнь была отлажена на очень немногих станциях, и добрая слава, которая закрепилась за ВДНХ, привлекала множество желающих обосноваться на ней. Однако чужаков на поселение принимали мало и неохотно.

До ночной смены на чайной фабрике оставалось ещё несколько часов, и Артём, не зная куда себя деть, поплёлся к своему лучшему другу, Женьке, тому самому, с которым они в своё время предприняли головокружительное путешествие на поверхность.

Женька был его ровесником, но жил, в отличие от Артёма, со своей настоящей семьёй, с отцом и матерью, и ещё с младшей сестрёнкой. Таких случаев, когда спастись удалось целой семье, были единицы, и Артём втайне завидовал своему другу. Он, конечно, очень любил своего отчима, и уважал его даже теперь, после того, как у того сдали нервы, но при этом прекрасно понимал, что Сухой ему не отец, да и вообще не родня, и никогда не называл его папой.

А Сухой, вначале сам попросивший Артёма называть его дядей Сашей, со временем раскаялся в этом. Годы его шли, и он, старый туннельный волк, так и не успел обзавестись настоящей семьёй, и не было у него даже той женщины, которая ждала бы его из походов. У него щемило сердце при виде матерей с маленькими детьми, и он мечтал о том, что настанет и в его жизни тот день, когда не надо будет больше в очередной раз уходить в темноту, исчезая из жизни станции на долгие дни и недели, а может и навсегда. И тогда, он надеялся, найдётся женщина, готовая стать его женой, и родятся дети, которые, когда научатся говорить, станут называть его не дядей Сашей, а отцом. Старость и немощность подступали всё ближе, времени оставалось меньше и меньше, и надо, наверное, было спешить, но всё что-то никак не удавалось вырваться, задание наваливалось за заданием, и не было пока ещё никого, кому можно было бы передать часть своей работы, кому можно было бы доверить свои связи, открыть свои профессиональные секреты, чтобы самому заняться, наконец, какой-нибудь непыльной работой на станции. Он уже давненько подумывал о занятии поспокойнее, и даже знал, что может вполне рассчитывать на руководящую должность на станции, благодаря своему авторитету, блестящему послужному списку и дружеским отношениям с администрацией. Но пока достойной замены ему не было видно даже на горизонте, и, теша себя мыслями о счастливом завтра, он жил ото дня ко дню, всё откладывая своё окончательное возвращение и орошая потом и кровью гранит чужих станций и бетон дальних туннелей.

Артём знал, что отчим, несмотря на свою почти отеческую к нему любовь, не думает о нём, как о продолжателе своего дела, и, по большому счёту, считает его балбесом, причём, по его мнению, совершенно незаслуженно. В дальние походы он Артёма не брал, несмотря на то, что Артём всё взрослел и уже нельзя было отговориться тем, что он ещё маленький или напугать его тем, что зомби утащат или крысы съедят. Он и не понимал даже, что именно этим своим неверием в Артёма он и подталкивал того к самым отчаянным авантюрам, за которые сам его потом и порол. Он, видимо, хотел, чтобы Артём не подвергал бессмысленно опасности свою жизнь в странствиях по метро, а жил бы так, как мечталось жить самому Сухому: в спокойствии и безопасности, работая и растя детей, не тратя зря молодые годы. Но желая такой жизни Артёму, он забывал, что сам он, прежде чем начать стремиться к ней, прошёл через огонь и воду, успел пережить сотни приключений и насытиться ими. И не мудрость, приобретённая с годами, говорила в нём теперь, а годы его и его усталость. А в Артёме кипела энергия, он только ещё начинал жить, и влачить жалкое, растительное существование, кроша и засушивая грибы, меняя пелёнки, не осмеливаясь никогда показываться за пятисотый метр, казалось ему совершенно немыслимым. Желание удрать со станции росло в нём с каждым днём, так как он всё яснее и яснее понимал, какую долю ему готовит отчим. Карьера чайного фабриканта и роль многодетного отца Артёму нравились меньше всего на свете. Именно эту тягу к приключениям, это желание словно перекати-поле быть подхваченным туннельными сквозняками и нестись вслед за ними в неизвестность, навстречу своей судьбе, и угадал в нём, наверное, Хантер, прося его о такой непростой, связанной с огромным риском, услуге. У него, Охотника, был тонкий нюх на людей, и уже после часового разговора он понял, что сможет положиться на Артёма. Даже если Артём и не дойдёт до места назначения, он, по крайней мере, не останется на станции, запамятовав о поручении, случись что-нибудь с Хантером на Ботаническом Саду.

И он не ошибся в своём выборе.

…Женька, на счастье, был дома, и теперь Артём мог скоротать вечер за последними сплетнями, разговорами о будущем и крепким чаем.

- Здорово! - откликнулся он на Артёмово приветствие. Ты тоже сегодня в ночь на фабрике? И меня вот поставили. Так западло было, хотел уже у начальства просить, чтобы поменяли. Но если тебя ко мне поставят - ничего, потерплю. Ты сегодня дежурил, да? В дозоре был? Ну, рассказывай! Я слышал, у вас там ЧП было… Чего произошло-то?

Артём многозначительно покосился на Женькину младшую сестрёнку, которая так заинтересорвалась предстоящим разговором, что даже перестала пичкать тряпичную куклу, сшитую для неё матерью, грибными очистками, и, затаив дыхание, смотрела на них из угла палатки круглыми глазами.

- Слышь, малая! - поняв, что именно Артём имеет в виду, сурово сказал Женька, - ты, это, давай собирай свои причиндалы и иди играй к соседям. Вот тебя Катя в гости приглашала. С соседями надо поддерживать хорошие отношения. Так что давай, бери своих пупсиков в охапку - и вперёд!

Девочка что-то возмущённо пропищала и начала с обречённым видом собираться, попутно делая внушения своей кукле, тупо смотревшей в потолок полустёртыми глазами.

- Подумаешь, какие важные! Я и так всё знаю! Про поганки эти ваши говорить будете! - презрительно бросила она на прощание.

- А ты, Ленка, мала ещё про поганки рассуждать. У тебя ещё молоко на губах не обсохло! - поставил её на место Артём.

- Что такое молоко? - спросила недоумённо девочка, трогая свои губы.

Однако до объяснений никто не снизошёл, и вопрос повис в воздухе. Когда она ушла, Женька застегнул изнутри полог палатки и спросил:

- Ну, что случилось-то? Давай колись! Я тут столько всего слышал уже! Одни говорят - крыса огромная из туннеля вылезла, другие - что вы лазутчика чёрных отпугнули, и даже ранили. Кому верить?

- Никому не верь! - посоветовал Артём. - Все врут. Собака это была. Щенок маленький. Его Андрей подобрал, который морпех. Сказал, что будет немецкую овчарку из него выращивать, - улыбнулся Артём.

- А я ведь от Андрея как раз и слышал, что это крыса была! - озадаченно произнёс Женька. Чего это он, специально наврал, что ли?

- А ты не знаешь? Это ведь у него любимая прибаутка - про крыс со свиней размером. Юморист он, понимаешь ли, - отозвался Артём. - А у тебя чего нового? Чего от пацанов слышно?

Женькины друзья были челноками, возили чай и свинину на Проспект Мира, на ярмарку. Обратно везли мультивитамины, тряпки, всякое барахло, иногда даже доставали книги, которые, засаленные, зачастую с недостававшими страницами, неведомыми путями оказывались на Проспекте Мира, пройдя пол-метро, кочуя из баула в баул, из кармана в карман, от торговца к торговцу - чтобы наконец найти своего хозяина.

На ВДНХ гордились тем, что несмотря на удалённость от центра, от главных торговых путей, поселенцам удавалось не просто выжить в ухудшающихся день ото дня условиях, но и поддержать, хотя бы только и в пределах станции, стремительно угасающую во всём метрополитене человеческую культуру. Администрация станции старалась уделять этому вопросу как можно большее внимание. Детей обязательно учили читать, и на станции даже была своя маленькая библиотека, в которую, в основном, и свозились все выторгованные на ярмарках книги. Беда была в том, что книги челнокам выбирать не приходилось, брали что было, и всякой макулатуры скапливалось предостаточно. Но отношение к книгам у жителей станции было таково, что даже из самой никчемной библиотечной книжонки никогда и никем не было вырвано ни странички. К книгам относились как к святыне, как к последнему напоминанию о канувшем в небытие прекрасном мире, и взрослые, дорожившие каждой секундой воспоминаний, навеянных чтением, передавали это отношение к книгам своим детям, которым и помнить уже было нечего, которые никогда не знали и которым не было суждено узнать иного мира, кроме нескончаемого переплетения угрюмых и тесных туннелей, коридоров и переходов. Но немногочисленны были станции, на которых печатное слово так же боготворилось. И жители ВДНХ с гордостью считали свою станцию одним из последних оплотов культуры, северным форпостом цивилизации на Калужско-Рижской линии.

Читали книги и Артём, и Женька. Женька дожидался каждый раз возвращения с ярмарки своих друзей и первым подлетал к ним узнать, не достали ли они чего-нибудь нового. И тогда книга сперва попадала к Женьке, и только потом уже - в библиотеку. А Артёму книги приносил из своих походов отчим, и в палатке у них была почти настоящая книжная полка, на которой стояли пожелтевшие от времени, иногда чуть подпорченные плесенью и крысами, иногда в бурых пятнышках чьей-то засохшей крови - такие вещи, которых на станции больше не было ни у кого, а может, не было больше ни у кого вообще во всём метро - Маркес, Кафка, Борхес, Виан, ну и, конечно, несколько томов непременной русской классики.

- Ребята на этот раз ничего не привезли, - сказал Женька. - Лёха говорит, что ему там один мужик обещал, что через месяц у него будет партия книг из Полиса. Обещал придержать парочку.

- Да я не про книги! - отмахнулся Артём. - Чего слышно-то? Как обстановка?

- Обстановка? Так, вроде всё ничего. Ходят, конечно, слухи всякие, ну это как всегда, ты же знаешь, челноки не могут без слухов, без историй, они прямо чахнут, ты их не корми, а слухи дай рассказать. Но верить в их истории или не верить - это ещё вопрос. Вроде сейчас спокойно всё. Если, конечно, сравнивать с тем временем, когда Ганза с красными воевала. Да! – вспомнил он. - На проспекте Мира запретили теперь дурь продавать. Теперь если у челнока дурь находят, всё конфискуют и со станции вышвыривают, плюс на заметку берут. Если во второй раз найдут, Лёха говорит, вообще на несколько лет запрещают доступ на станции Ганзы. На все! Челноку это вообще смерть.

- Да ладно? Прямо так запретили? А чего это они?

- Говорят, решили, что это наркотик, раз от неё глюки идут. И что от неё мозг отмирать начинает, если долго глотать. Типа о здоровье заботятся.

- Ну так и заботились бы о своём здоровье. Чего они нашим-то вдруг обеспокоились?

- Знаешь, что? - сказал Женька на тон ниже. Лёха говорит, что они вообще дезу пускают насчёт вреда здоровью.

- Какую дезу? - удивленно спросил Артём.

- Дезинформацию. Вот слушай. Лёха один раз зашёл дальше Проспекта Мира по нашей линии. До Сухаревской. По делам по каким-то тёмным, он даже рассказывать не стал, по каким. И повстречал там одного интересного дядьку. Мага.

- Кого?! - Артём не выдержал и засмеялся. - Мага?! На Сухаревской? Ну он и гонит, твой Лёха. И что там, маг ему волшебную палочку подарил? Или цветик-семицветик?

- Дурак ты, - обиделся Женька. - Думаешь, ты больше всех обо всём знаешь? То, что ты их до сих пор не встречал и не слышал о них не значит, что их нет. Вот в мутантов с Филёвки ты веришь?

- А чего в них верить? Они и так есть, это ясно. Мне отчим рассказывал. А про магов я что-то от него ничего не слышал.

- Сухой, между прочим, при всём моём к нему уважении, тоже, наверное, не всё на свете знает. А может, просто тебя пугать не хотел. Короче, не хочешь слушать - чёрт с тобой.

- PLAY Да ладно, Жень, рассказывай. Интересно всё-таки. Хотя звучит, конечно… - Артём ухмыльнулся.

- Ну вот. Они там ночевали рядом у костра. На Сухаревской, знаешь, ведь никто постоянно не живёт. Так, челноки ночуют с других станций, потому что на Проспекте Мира им власти Ганзы на ночь оставаться не дают. Ну и всякий сброд там же ошивается тоже, шарлатаны разные, ворюги - они к челнокам так и липнут. И странники там же останавливаются, перед тем, как на юг идти. Там, за Сухаревской в туннелях начинается какой-то бред, вроде и не живёт там никто, ни крысы, ни мутанты никакие, а всё равно люди, которые пройти пытаются, очень часто пропадают. Вообще пропадают, бесследно. Там за Сухаревкой следующая станция - Тургеневская. Она с Красной Линией смежная - там на Охотный Ряд переход был, красные теперь обратно в Кировскую переименовали - был, говорят, такой коммуняка… Испугались с такой станцией по соседству жить. Замуровали переход. И Тургеневская теперь пустая стоит. Заброшенная. Так что туннель там до ближайшего человеческого жилья от Сухаревской длинный… Вот в нём и исчезают. Поодиночке если люди идут - почти наверняка не пройдут. А если караваном, больше чем десять человек - тогда проходят. И ничего, говорят, нормальный туннель, чистый, спокойный, пустой, там и ответвлений-то нет, и исчезнуть-то вроде-бы некуда… ни души, не шуршит ничего, ни твари никакой не видно… А потом на следующий день наслушается кто-нибудь про то, как там чисто и уютно, плюнет на суеверия и пойдёт через этот туннель, и всё, как корова языком слизнула. Был человек и нет человека.

- Ты там что-то про мага рассказывал, - тихонько напомнил Артём.

- Сейчас и до мага доберусь, погоди немного, - пообещал Женька. - Так вот люди боятся через эти туннели на юг поодиночке идти. И на Сухаревской себе компаньонов подыскивают, чтобы вместе, значит, пробраться. А если ярмарки нет, то людей мало, и иногда днями надо сидеть и ждать, а то и неделями, пока наберётся достаточно людей, чтобы идти. Ведь как - чем больше народу, тем надёжней. Лёха говорит, там можно очень интересных людей встретить иногда. Швали, конечно, тоже достаточно, и надо уметь отличать. Но бывает повезёт - и тогда такого наслушаешься… В-общем, Лёха там мага встретил. Не то что ты думаешь, не Хоттабыча какого-нибудь там плешивого из волшебной лампы…

- Хоттабыч - джинн, а не маг, - осторожно поправил Артём, но Женька проигнорировал его замечание и продолжал.

- Мужик - оккультист. Полжизни потратил на изучение всякой мистической литературы. Особенно Лёха про какого-то Кастаньету вспоминал… Мужик, значит, вроде мысли читает, в будущее смотрит… Вещи находит, об опасности заранее знает… Говорит, что духов видит. Представляешь, он даже… - Женька выдержал артистическую паузу, - по метро без оружия путешествует. То есть вообще без оружия. Только нож складной - еду резать, и посох такой - из пластика. И вот он говорит, что те, кто дурь делает, и те, кто эту дурь глотает - все безумцы. Потому что это вовсе не то, что мы думаем. Это не дурь никакая, и поганки эти - никакие не поганки на самом деле. Таких поганок в средней полосе отродясь не росло. Мне, между прочим, однажды попался справочник туриста в руки, так вот там об этих поганках, действительно, ни слова. И даже ничего похожего на них нет… И те, кто их ест, думая, что это просто галлюциноген, так, мультики посмотреть, ошибаются, так этот маг сказал. И если эти поганки чуть по-другому приготовить, то при их помощи можно входить в такое состояние, из которого можно управлять событиями в реальном мире из мира этих поганок, в который ты попадаешь, если их ешь.

- Этот маг твой - натуральный наркоман! - убеждённо заявил Артём. - У нас тут многие дурью балуются, чтобы расслабиться, сам знаешь, но никто до такой степени ещё не наглатывался. Мужик точно подсел. Ему уже недолго, наверное, осталось. Слушай, мне тут дядя Саша такую историю рассказал… На какой-то станции, я не помню уже, на какой, к нему пристал какой-то старик, начал рассказывать, что сам он могучий экстрасенс, и ведёт непрекращающуюся битву против таких же мощных экстрасенсов и инопланетян, только злых. И что они его уже почти одолели, и он, может, уже и этого дня не выдержит, все силы уходят на борьбу. А станция - вроде Сухаревской, так, полустанок, костры и люди сидят, поближе к центру платформы, подальше от туннеля, чтобы выспаться и назавтра - дальше в путь. И вот, скажем, проходят мимо отчима со стариком три каких-то человека, и старик ему со страхом говорит, - видишь, мол, вот тот, что посередине, это один из главных злых экстрасенсов, адепт тьмы. А по бокам - это инопланетяне. Они ему помогают. А их главный живёт в самой глубокой точке метро… Как-то его зовут, мне отчим рассказывал… На "ский" заканчивается. И говорит, мол, они не хотят подходить ко мне, потому что ты тут со мной сидишь. Не хотят, чтобы о нашей борьбе простые люди узнали. Но меня сейчас энергетически атакуют, а я им щит ставлю. Я, мол, ещё повоюю! Тебе вот смешно, а отчиму моему не очень тогда было. Представь себе - богом забытый угол метро, ведь мало ли, что там может произойти… Звучит, конечно, бредово, но всё-таки… И вот дяде Саше, хотя он себе повторяет, что это просто больной человек, шизофреник, по всей видимости, уже начинает казаться, что тот, который посередине шёл, с двумя инопланетянами по бокам, как-то на него нехорошо смотрел, и вроде бы у него глаза чуть светились…

- Чушь какая, - неуверенно сказал Женька.

- Чушь-то она может и чушь, но готовым на дальних станциях, сам понимаешь, надо быть ко всему… И старик ему говорит, что скоро ему, старику то есть, предстоит последняя битва со злыми экстрасенсами. И если он проиграет - а сил у него всё меньше - значит, конец всему. Раньше, мол, положительных экстрасенсов было больше, и борьба велась на равных, но потом отрицательные стали одолевать, и старик этот - один из последних. А может, и самый последний. И если он погибнет, и плохие победят - всё. Полный швах всему.

- У нас тут, по-моему, и так полный швах всему, - заметил Женька.

- Значит, пока ещё не полный, есть ещё куда стремиться, - ответил Артем. - Так вот, напоследок старик ему и говорит: "Сынок! Дай поесть чего-нибудь… А то сил мало остаётся… А последняя битва близится… И от её исхода зависит будущее всех нас. И твоё тоже!" Понял? Старичок еду клянчил. Так и твой маг, я думаю. Тоже, наверное, крыша поехала. Но на другой почве.

- Нет, ты определённо дурак! Даже до конца не дослушал…и потом, кто тебе сказал, что старичок врал? Как его звали, кстати? Тебе отчим не говорил?

- Говорил, но я не помню уже точно. Смешное какое-то имя… На "Чу.." начинается. То ли "Чувак", то ли "Чудак"… У этих бомжей часто так - кличка какая-нибудь дурацкая вместо имени… А что? А этого мага твоего как?

- Он Лёхе сказал, что сейчас его называют Карлосом. За сходство. Непонятно, что именно он имел в виду, но именно так он и объяснил. И ты зря не дослушал до конца. В конце их разговора он Лёхе сказал, что завтра через северный туннель лучше не идти - а Лёха как раз собирался на следующий день возвращаться. И Лёха послушал и не пошёл. И не зря. Как раз в тот день какие-то отморозки на караван напали, в туннеле между Сухаревской и Проспектом Мира, хотя считалось, что это безопасный туннель. Половина челноков погибла. Еле отбились. Так вот!

Артём примолк и задумался.

- Вообще-то говоря, конечно, наверняка знать нельзя. Всякое быть может. Раньше такое случалось, мне отчим рассказывал. И он ещё говорил, что на совсем дальних станциях, там где люди дичают, и становятся как первобытные, забывают о том, что человек – разумно мыслящее существо, происходят такие странные вещи, которые мы с нашим логическим мышлением вообще не в состоянии объяснить. Он, правда, не стал уточнять, что это за вещи. По правде говоря, он и это не мне рассказывал - я просто случайно подслушал.

- Ха! Я же тебе говорю - тут иногда такие вещи рассказывают, что нормальный человек никогда не поверит. Вот мне Лёха в прошлый раз ещё одну историю интересную рассказал - хочешь послушать? Такого ты, наверное, даже от своего отчима не услышишь. Лёхе на ярмарке один челнок с Серпуховской линии рассказывал… Вот ты в призраков веришь?

- Ну… После разговоров с тобой каждый раз начинаю себя спрашивать - верю я в них или нет. Но потом один побуду, или с нормальными людьми поговорю - и вроде отходить начинаю…- с трудом сдерживая улыбку ответил Артём.

- А серьёзно?

- Ну как, я читал, конечно кое-что. Ну и дядя Саша рассказывал немного. Но, честно говоря, не очень-то верится во все эти истории. Вообще-то, Жень, я тебя не понимаю. Тут у нас на станции и так кошмар непрекращающийся с этими чёрными, такого, наверное, нигде во всём метро-то и нет больше, где-нибудь на центральных станциях о нашей с тобой жизни детям рассказывают, как страшные сказки, и спрашивают друг друга - "Ты веришь вот в эти россказни о чёрных или нет?" А тебе и этого мало. Ты себя хочешь чем-нибудь ещё попугать?

- Да неужели тебе вообще неинтересно ничего, кроме того, что ты можешь увидеть и пощупать? Неужели ты правда считаешь, что мир ограничивается тем, что ты видишь? Тем, что ты слышишь? Вот крот, скажем, не видит. Слепой он от рождения. Но ведь это не значит, что все те вещи, которых крот не видит, на самом деле не существуют… Так и ты…

- Ладно…Что за историю ты рассказать-то хотел? Про челнока с Серпуховской линии?

- PLAY Про челнока? А… Однажды Лёха на этой ярмарке познакомился с мужиком одним. Он вообще-то не совсем с Серпуховской. Он с Кольца. Гражданин Ганзы. Но живёт сам на Добрынинской. А там у них переход на Серпуховскую. На этой линии, не знаю, говорил ли тебе об этом твой отчим, за Кольцом жизни нет. То есть так, до следующей станции, до Тульской, по-моему, там стоят патрули Ганзы. Это они подстраховываются - а то, мол, линия необитаемая, никогда не знаешь, чего там неожиданно полезет - вот они и сделали себе буферную зону. И дальше Тульской никто не заходит. Говорят, искать там нечего. Станции там все пустые, оборудование поломано, жить невозможно. Да и дикой жизни никакой нет - ни зверей, ни дряни никакой, даже крысы, мужик говорит, не водятся. Пусто. Но у мужика у этого, у челнока, был знакомый, бродяга один, странник, который дальше Тульской зашёл. Не знаю, что он там искал. И вот он потом челноку этому рассказывал, что не так всё просто на этой Серпуховской линии. Что недаром там всё так пусто. Говорил, что там такое творится, что просто в голову не лезет. Не даром её даже Ганза не пытается дальше колонизировать, хотя бы под плантации или там под стойла…

Женька замолчал, чувствуя, что Артём наконец забыл о своём здоровом цинизме и слушает, открыв рот. Тогда он сел поудобнее и спросил, внутренне торжествуя:

- Да тебе, неинтересно, наверное, всякий бред слушать. Так, бабушкины сказочки. Чая налить?

- Да погоди ты со своим чаем! Ты мне лучше скажи, почему, действительно, Ганза этот участок не стала колонизировать? Правда, странно. Отчим говорил, что у них там в последнее время вообще проблема с перенаселением - места не хватает уже на всех. С жиру бесятся. И как же это они упустят такую возможность ещё немного земли под себя подмять? Вот уж не похоже на них!

- Ага, интересно всё-таки? Так вот, странник этот заходил довольно далеко. Говорил, что идёшь, идёшь - и ни души. То есть вообще никого и ничего, как в том туннеле за Сухаревской. Ты представляешь, крыс даже нет! Вода только капает… станции заброшенные стоят, тёмные… словно на них и не жили никогда… И постоянно давит такое ощущение опасности… Так и гнетёт… Он быстро шёл - без препятствий ведь… Чуть не за полдня прошёл 4 станции. Отчаянный человек, наверное… Надо же так - в такую дичь одному забраться… В-общем, дошёл он до Севастопольской. А там - переход на Каховскую. Ну, ты знаешь Каховскую линию. Там и станций-то всего три. Не линия, а какое-то недоразумение. Аппендикс какой-то… И на Севастопольской он решил заночевать. Перенервничал, утомился… Нашёл там какие-то щепки, костерок сложил, чтобы не так жутко было, я думаю, залез в свой спальный мешок и лёг спать посередине платформы. И ночью…

На этом месте Женька встал, потягиваясь, и с садистской улыбкой сказал:

- Нет, ты как знаешь, а я определённо хочу чая! - и, не дожидаясь ответа, вышел с чайником из палатки, оставляя Артёма наедине с впечатлениями от рассказанного.

Артём, конечно, разозлился на него за эту выходку, но решил до конца истории дотерпеть, а уж потом высказать Женьке всё, что он о нём думает. Неожиданно он вспомнил о Хантере и о его просьбе… или даже скорее приказе… Но потом мысли снова вернулись к Женькиной истории.

Вернувшись, тот налил Артёму полный гранёный стакан в раритетном железном подстаканнике, в каких когда-то разносили настоящий чай в поездах, и посоветовал:

- Ты лучше пей. Тебе понадобится… Так вот, лёг он спать рядом с костром, и вокруг тишина такая, тяжёлая такая тишина стоит, как будто уши ватой залеплены… И посреди ночи вдруг будит его странный такой звук… совершенно сумасшедший, невозможный звук… Он прямо потом облился холодным и так и подскочил… услышал он детский смех. Заливистый такой детский смех… Со стороны путей. Это в четырёх станциях от последних людей… Там, где даже крысы не живут, представляешь? На покинутой станции… Было с чего так переполошиться…Он вскакивает, бежит через арку к путям… И видит… На станцию въезжает настоящий поезд… настоящий состав… Фары так и сияют, слепят - он мог без глаз остаться - хорошо, вовремя прикрылся. Окна желтым светятся, люди внутри… и всё это в полной тишине! Ни звука! Ни гула мотора не слышно, ни стука колёс… В полном беззвучии вплывает этот поезд на станцию и неспеша так уходит в туннель… Ты понимаешь? Мужик просто так и сел, у него с сердцем плохо стало… И ведь люди в окнах, вроде бы живые люди, разговаривают о чём-то неслышно… И вот поезд вагон за вагоном проходит мимо него, и он видит - в последнем окне последнего вагона стоит ребёнок лет семи, и смотрит на него. Смотрит, пальцем показывает, и смеётся… И смех этот слышно! Такая тишина, что мужик слышит, как у него сердце колотится, и ещё этот детский смех… Поезд уходит в туннель, и смех звенит всё тише и тише… затихает вдали. И снова - пустота…. И абсолютная, страшная тишина.

- И тут он проснулся? - ехидно, но с надеждой в голосе спросил Артём.

- Если бы! Бросился назад, к погасшему костру, собрал поскорее свои манатки и бежал безостановочно обратно до Тульской, проделал весь путь за пару часов. Очень страшно было, надо думать…

Артём так ничего и не смог из себя выдавить, и затих, впечатлённый историей. В палатке воцарилась тишина. Наконец, совладав с собой и, кашлянув, убедившись, что голос его не подведёт и он не даст петуха, он спросил у Женьки так равнодушно, как у него только получилось:

- И что, ты в это веришь?

- Просто это не первый раз, когда я слышу такие истории про Серпуховскую линию, - ответил тот. - только я тебе не всегда рассказываю. С тобой ведь даже не поговоришь об этом как следует. Сразу ёрничать начинаешь… Ладно, Артём, засиделись мы с тобой… Скоро на работу уже идти… Собираться надо. Давай уже там договорим.

Артём нехотя встал, потянулся, и поплёлся домой - собрать себе что-нибудь перекусить на работе. Отчим всё ещё спал, на станции было совсем тихо - уже, наверное, был отбой и до начала ночной смены на фабрике оставалось уже совсем немного. Надо было поторапливаться. Проходя мимо палатки для гостей, в которой остановился Хантер, Артём увидел, что полог откинут и палатка совершенно пуста, и что-то ёкнуло у него в груди. До него начало наконец доходить, что всё то, о чём он говорил с Хантером - не сон, что всё это произошло с ним на самом деле, и что развитие событий может иметь самое непосредственное отношение к нему. А то и – как знать? - определить его дальнейшую судьбу.

Чайная фабрика находилась в тупике, у блокированной навечно задвижки нового выхода из метро, перед эскалатором, ведущим наверх. Фабрикой её можно было назвать лишь весьма условно - вся работа осуществлялась вручную. Тратить драгоценную электроэнергию на производство чая было слишком расточительно.

За железными ширмами, отделявшими территорию фабрики от остальной станции, от стены к стене были натянуты металлические проволоки, на которых сушились очищенные грибные шляпки. Когда было особенно влажно, под ними разжигали небольшие костры, чтобы они сушились быстрее и не начинали покрываться плесенью. Под проволоками стояли столы, на которых рабочие сначала нарезали, а потом измельчали в крошку засушенные грибные шляпки. Готовый чай паковали в бумажные или полиэтиленовые пакеты - в зависимости от того, что было на станции, и добавляли туда ещё кое-каких экстрактов, порошков, состав которых держался в секрете, и только начальник фабрики знал его. Таков был весь нехитрый процесс производства чая. Если бы не непременные беседы во время работы, восемь часов нарезания и перетирания грибных шляпок были бы наверное, крайне утомительны.

Работал Артём в эту смену вместе с Женькой и давешним всклокоченным мужиком по имени Кирилл, с которым вместе дежурили в заставе. Кирилл этот при виде Женьки очень оживился, очевидно, они уже раньше о чём-то говорили, и немедленно принялся рассказывать ему какую-ту историю, видимо, недосказанную в прошлый раз. Артёму с cередины слушать было уже неинтересно, и он всецело погрузился в свои мысли. История о Серпуховской линии, рассказанная недавно Женькой, начинала постепенно блекнуть в памяти и снова выплывал на поверхность его разговор с Хантером, о котором Артём совсем было забыл.

Что же было делать? Поручение, возложенное на него Хантером, было слишком серьёзным, чтобы просто не думать о нём. А вдруг у Хантера не выйдет то, что он задумал? Он пошёл на совершенно безумный поступок, отважившись забраться в логово врага, в самое пекло. Опасность, которой он себя подвергает, огромна, и даже он сам не знает её истинных размеров. Он может только догадываться о том, что ждёт его за двухсотпятидесятым метром, там, где меркнет последний отсвет костра пограничной заставы, может быть, последнего рукотворного пламени в мире к северу от ВДНХ. Всё, что он знал о чёрных, знал любой житель ВДНХ - и однако, пойти на такое не решался ни один из них. Фактически, неизвестно было даже, на Ботаническом ли Саду в действительности существует та лазейка, с которой твари с поверхности проникают в метрополитен. Слишком велика была вероятность того, что Хантер не сможет выполнить возложенной на себя миссии. Очевидно, опасность, исходящая с севера, была настолько велика, и возрастала так быстро, что любое промедление было недопустимо. Возможно, Хантер знал что-то о природе этой опасности, что-то такое, что не раскрыл он ни в беседе с Сухим, ни в разговоре с Артёмом. При этом, видимо, он осознавал степень риска, сопряжённого с поставленной перед собой задачей, и готовился к худшему. Иначе вряд ли он стал бы готовить Артёма к такому повороту событий. Значит, вероятность того, что он не справится, что с ним что-то произойдёт, и он не вернётся на станцию в указанный срок, существует, и она довольно велика. Но как сможет Артём бросить всё, уйти, никого не предупредив, ведь Хантер сам боялся предупреждать кого-либо ещё, опасаясь "червивых мозгов"… как сможет он добраться до Полиса, до легендарного Полиса в одиночку, через все явные и тайные опасности, поджидающие путешественников, а особенно новичков, в тёмных и глухих туннелях? Артём вдруг пожалел о том, что поддавшись суровому шарму и гипнотизирующему взгяду Охотника, он открыл ему свою тайну и согласился на его поручение.

- Эй, Артём! Артём! Ты спишь там, что ли? Ты чего не отвечаешь? - потряс его за плечо Женька. - Слышишь, что Кирилл говорит? Завтра вечером у нас караван организуют на Рижскую. Вроде, наша администрация решила с ними объединяться, и пока гуманитарную помощь им отправляем, в виду того, что скоро все мы тут будем братья. А у них там, вроде, склад обнаружился с бобинами с кабелем. Начальство хочет прокладывать - говорят, телефон будут делать между станциями. Во всяком случае, телеграф. Кирилл говорит, кто завтра не работает, может пойти. Хочешь?

Артём тут же подумал, что сама судьба даёт ему возможность выполнить поручение, если появится необходимость. И он молча кивнул.

- Здорово! - обрадовался Женька. - Тогда вместе пойдём. Кирилл! Запиши нас, хорошо? Во сколько там завтра выходим, в девять? Не забуду…

До конца смены Артём так и не промолвил больше ни слова, не в состоянии оторваться от мрачных мыслей, занимавших его. Женька был оставлен на растерзание всклокоченному Кириллу и явно за это обиделся. Артём продолжал механическими движениями шинковать грибы, крошить их в пыль, снимать с проволки новые шляпки, и снова шинковать, и опять крошить, и так до бесконечности. Перед глазами стояло лицо Хантера, когда тот говорил ему, что он может и не вернуться, - спокойное лицо человека, привыкшего рисковать своей жизнью, не боящегося это делать, но… А в его сознании чернильным пятном медленно расплывалось предчувствие грядущей беды.

После работы Артём вернулся в свою палатку. Отчима там уже не было, очевидно, он ушёл по своим делам. Артём опустился на свою постель, уткнулся лицом в подушку и мгновенно уснул, хотя собирался ещё раз обдумать своё положение в тишине и спокойствии.

PLAY Сон, болезненный и бредовый после всех разговоров, мыслей и переживаний прошедшего дня, обволок его и решительно увлёк в свои пучины. Артём увидел себя сидящим у костра на станции Сухаревская, рядом с Женькой и странствующим магом с непонятным испанским именем Карлос. Карлос учил их с Женькой, как правильно готовить дурь и объяснял, что употреблять её так, как это принято на ВДНХ - чистое преступление, потому что эти поганки на самом деле - не грибы вовсе, а новый вид разумной жизни на Земле, которая, может, заменит со временем человека. Что сами грибы эти - не самостоятельные существа, а всего только частицы единого целого, соединённого нейронами грибницы, расплетённой по всему метрополитену. И что на самом деле тот, кто ест дурь, не просто употребляет психотропные вещества, а вступает в контакт с этой самой новой разумной жизнью. И если всё делать правильно, то можно подружиться с ней, и тогда она будет помогать тому, кто общается с ней через дурь. Но потом вдруг появился Сухой и, грозя пальцем, сказал, что дурь употреблять вообще нельзя, потому что от длительного её употребления мозги становятся червивыми. И тогда Артём решил проверить, действительно ли это так, тихо встал, сказал всем, что идёт проветриться, а сам осторожно зашёл за спину магу с испанским именем и увидел, что у того нет затылка, и виден мозг, почерневший от множества червоточин, и длинные белёсые черви, извиваясь кольцами, вгрызались в мозговую ткань и проделывали новые ходы, а маг всё продолжал говорить, как ни в чём не бывало… Тогда Артём испугался и решил бежать от него, начал дёргать Женьку за рукав, прося его встать и пойти с ним, но Женька лишь нетерпеливо отмахивался от него руками, и просил Карлоса продолжать рассказывать дальше, а Артём видел, как черви из головы мага по полу переползают к Женьке и, поднимаясь по его спине, пытаются пробраться ему в уши…

…Тогда Артём спрыгнул на пути и бросился бежать от станции что было сил, но вспомнил, что это - тот самый туннель, в который нельзя заходить поодиночке, а только группами, повернул и побежал обратно - на станцию, но почему-то никак не мог на неё вернуться. В этот момент за его спиной вдруг зажёгся свет и он с поразительной для сна отчётливостью и логичностью увидел собственную тень на полу туннеля… Он обернулся, и увидел, что из недр метро на него неумолимо движется поезд, дьявольски скрежеща и гремя колёсами, оглушая его и слепя своими фарами… И тут ноги отказали ему, стали бессильными, словно это и не ноги были, а пустые штанины, набитые для видимости всяким тряпьём…

И когда поезд уже находился в считанных метрах от Артёма, видение вдруг стремительно потеряло свои краски и своё правдоподобие, выцвело, и исчезло. На смену ему пришло нечто новое, совершенно иное: Артём увидел Хантера, одетого во всё снежно-белое, в комнате с ослепительно белыми стенами и совсем без мебели. Он стоял, опустив лицо, и взгляд его буравил пол. Потом он поднял глаза и посмотрел прямо на Артёма. Ощущение было очень странным, потому что в этом сне Артём не видел и не чувствовал себя, но словно смотрел на происходящее со стороны. Когда Артём взглянул в них, его наполнило непонятное беспокойство, словно ожидание чего-то очень важного, что должно было вот-вот произойти…

И тогда Хантер заговорил с ним. Артёма захолонуло чувство необъяснимой реальности происходящего. Когда ему снились предыдущие кошмары, он в известной степени отдавал себе отчёт в том, что просто спит и все происходящие с ним события - всего лишь плод растревоженного напряжённым днём воображения. В этом же видении сознание того, что в любой момент можно захотеть и проснуться отсутствовало начисто.

Пытаясь встретить его взгляд, хотя у Артёма создалось впечатление, что Хантер на самом деле не видел его, и предпринимал эти попытки вслепую, тот медленно и тяжело проговорил, обращаясь к Артёму: "Пришло твоё врёмя. Ты должен выполнить то, что ты обещал мне. Ты должен сделать это. И запомни! Это не сон! Это не сон!"

Артём широко распахнул глаза. И уже после того, как его глаза открылись, в голове вновь, в последний раз, с ужасающей ясностью раздался глухой и чуть хрипловатый голос: "Это не сон!"

"Это не сон", - повторил Артём. Детали привидевшегося кошмара быстро стирались из памяти, но второе видение Артём помнил прекрасно, во всех деталях. Странное одеяние Хантера, загадочная пустая белая комната и слова "Ты должен выполнить то, что обещал мне!" не выходили у него из головы.

В палатку зашел отчим и обеспокоенно спросил Артёма:

- Скажи-ка мне, товарищ, ты Хантера не видел после нашей вчерашней беседы? Вечереет уже, а он куда-то запропастился,и палатка его пустая. Ушёл он, что ли? Он тебе вчера ничего не говорил о своих планах?

- Нет, дядь Саш, просто об обстановке на станции расспрашивал, что тут у нас происходит с моей точки зрения, - добросовестно соврал Артём.

- Боюсь за него. Боюсь, он глупостей наделает. Себе на голову, и нам тоже достанется, - расстроенно произнёс Сухой. - Не знает он, с кем связался… Эх! Что, не работаешь сегодня?

- Мы сегодня с Женькой записались в караван на Рижскую - помощь им переправлять, а оттуда начнём кабель телеграфный разматывать,- ответил Артём, вдруг осознав, что он уже принял решение.

При этой мысли что-то у него внутри оборвалось, и он почувствовал странное облегчение и вместе с тем - какую-то пустоту внутри, словно у него из груди удалили опухоль, булыжником оттягивавшую сердце и мешавшую дышать.

- В караван? Сидел бы ты, Артём, дома, а не шлялся бы со всякими караванами…Да разве тебя убедишь? Пошёл бы с вами, у меня как раз по этому поводу на Рижской дела, да что-то я себя сегодня неважно чувствую… В другой раз уже, наверное… Ты ведь не сейчас ещё уходишь? В девять? Ну, мы с тобой успеем ещё попрощаться. Собирайся пока! - и Сухой опять вышел.

Артём принялся судорожно кидать в свой рюкзак все те вещи, которые могли ему хоть как-то пригодиться в дороге - фонарик, батарейки, ещё батарейки, грибы, пакет чая, ливерной свиной колбасы, полный рожок от автомата, который он когда-то стащил, карту метро, ещё батарейки… Не забыть паспорт - на Рижской он, конечно, ни к чему, но вот за её пределами без паспорта первый же патруль независимой станции может завернуть, а то и к стенке поставить - в зависимости от положения на этой станции… И капсула, вручённая ему Хантером…Всё.

Закинув рюкзак за плечи, Артём посмотрел в последний раз на свою палатку и решительно вышел из неё.

Группа, уходившая в караване, собиралась на платформе, у входа в южный туннель. На путях уже стояла ручная дрезина с погруженными на неё ящиками с мясом, грибами и пакетами чая, а на них - какой-то мудрёный прибор, собранный местными умельцами, наверное, телеграфный аппарат.

В караван, кроме Женьки и Кирилла, шли ещё два человека - один доброволец и командир - от администрации - налаживать отношения и договариваться. Все они уже, кроме Женьки, собрались на месте и теперь резались в домино в ожидании отправления. Рядом стояли составленные в пирамиду стволами вверх выданные им на время похода автоматы с запасными рожками, примотанными к основным синей изолентой.

Наконец показался и Женька, который должен был перед уходом покормить сестру и сослать её к соседям до возвращения родителей с работы.

И тут, когда собирались уже отправляться, Артём вдруг вспомнил, что так и не попрощался с отчимом. Извинившись и обещав, что тут же вернётся, он скинул рюкзак и заспешил обратно. В палатке никого не было, и Артём направился к помещениям, в которых когда-то размещался обслуживающий персонал, а сейчас находилось начальство. Сухой был там, он сидел напротив Дежурного По Станции (выборного главы ВДНХ) и о чём-то оживлённо беседовал с ним. Артём постучал в косяк двери и тихонько кашлянул.

- Здравствуйте, Александр Николаевич. Можно мне с дядей Сашей поговорить секундочку?

- Конечно, Артём, заходи… Пить хочешь? - радушно отозвался Дежурный.

- А, Артём! Ну что, выходите уже? Когда назад-то будете? - отодвинувшись вместе со стулом от стола и встав, спросил Сухой.

- Не знаю точно… Как получится…- пробормотал Артём.

Он-то понимал, что, может, больше никогда не увидит отчима, и ему так не хотелось врать ему, вероятно, единственному человеку, который по-настоящему любил Артёма, что он вернётся не завтра-послезавтра и всё снова будет по-прежнему. Артём почувствовал вдруг резь в глазах и к своему стыду обнаружил, что они увлажнились. Он сделал большой шаг вперёд и крепко обнял отчима. Тот был явно немного удивлён этим поступком и проговорил успокаивающе:

- Ну что ты, Артёмка, что ты… Вы же уже, наверное, завтра вернётесь… Ну?

- Завтра вечером, если всё по плану пойдёт, - подтвердил Александр Николаевич.

- Будь здоров, дядь Саш! Удачи тебе! - хрипло выговорил Артём, сжал отчиму руку и быстро вышел, стесняясь своей слабости.

Сухой удивлённо смотрел ему вслед.

- Чего это парень так расклеился? Вроде, не в первый раз до Рижской идёт…

- Ничего, Саша, ничего, придёт время - возмужает твой пацан. Будешь ещё тосковать по тому времени, когда он с тобой со слезами прощался, собираясь в поход через две станции! Так что ты говорил, какое на Алексеевской мнение о патрулировании туннелей? Нам бы это очень сподручно было…

И они вернулись к обсуждению своих проблем.

Когда Артём бегом вернулся к группе, командир отряда, тот, от администрации, выдал каждому автомат под расписку и сказал:

- Ну чего, мужики? Присядем на дорожку? - и первым опустился на отполированную за долгие годы деревянную скамью. Остальные молча последовали его примеру.

- Ну, с богом! - командир встал, и, тяжело спрыгнув на пути, занял своё место перед дрезиной.

Артём и Женька, как самые молодые, залезли наверх, готовясь к нелёгкой работе. Кирилл и второй доброволец заняли место сзади, замыкая отряд.

- Поехали! - произнёс командир

Артём с Женькой налегли на рычаги, Кирилл чуть подтолкнул дрезину сзади, она скрипнула, снялась с места и медленно покатилась вперёд, замыкающие двинулись вслед за ней, и весь отряд скрылся в жерле южного туннеля.

ДАЛЬШЕ